Какой длинной показалась эта ночь моряку и его товарищам! Только Герберт заснул часа на два – в его возрасте сон необходим. Всем не терпелось возобновить поход и обыскать самые дальние уголки острова. Выводы Пенкрофа казались совершенно правильными, и было почти несомненно, что если дом покинут и хозяин его не взял с собой оружия, посуды и инструментов, то, значит, он погиб. Надо было, по крайней мере, найти его останки и похоронить.

Наступил рассвет. Пенкроф и его товарищи немедленно принялись осматривать хижину. Место для нее было выбрано очень удачно: она стояла на откосе маленького пригорка, который осеняло несколько развесистых камедных деревьев. Перед ее фасадом была прорублена широкая просека, сквозь которую было видно море. Небольшой лужок, обнесенный развалившейся изгородью, тянулся до берега; на его левой стороне открывалось устье ручья.

Хижина была сколочена из досок, без сомнения взятых с палубы или с остова корабля. Можно было предположить, что какое-то разбитое судно было выброшено на берег, что, по крайней мере, один матрос из его команды спасся и, имея при себе инструменты, построил домик из обломков корабля. Это сделалось еще более очевидным, когда Гедеон Спилет, который ходил вокруг хижины, увидел на одной из досок, вероятно взятой с борта корабля, полустертую надпись:

– «Британия»! – вскричал Пенкроф, которого журналист тотчас же подозвал к себе. – Так называется много судов, и я не могу сказать, английский это корабль или американский.

– Это не важно, Пенкроф.

– Действительно, это не имеет значения, – согласился моряк, – и кто бы ни был его уцелевший пассажир, мы его спасем, если только он еще жив. Но прежде, чем продолжать нашу экспедицию, возвратимся на «Бонавентур».

Пенкроф беспокоился о своем корабле. А что, если остров обитаем и его жители захватили судно? Но он пожимал плечами: предположение казалось ему невероятным.

Пенкроф был не прочь позавтракать на борту «Бонавентура». Идти приходилось недалеко – всего с милю, и дорога была уже проложена. Путники двинулись вперед, пристально всматриваясь в кусты и заросли, сквозь которые целыми сотнями убегали свиньи и козы.

Спустя двадцать минут после выхода из хижины Пенкроф и его товарищи увидели восточный берег острова. «Бонавентур» стоял на якоре, крепко вонзившемся в прибрежный песок.

Пенкроф удовлетворенно вздохнул. Этот корабль был его созданием, а родителям свойственно тревожиться о своих детях больше, чем следует.

Исследователи взошли на корабль и плотно позавтракали, чтобы обедать как можно позднее. Покончив с едой, они самым тщательным образом продолжали свои поиски. В общем, было более чем вероятно, что единственный обитатель острова погиб. Пенкроф и его товарищи искали следы мертвеца, а не живого человека. Но все поиски были тщетны, и они напрасно рыскали всю первую половину дня в лесу, покрывавшем остров. Не оставалось сомнения, что, если потерпевший крушение умер, его труп бесследно исчез. Очевидно, дикие звери сожрали его до последней косточки.

– Завтра на заре мы отплывем обратно, – сказал Пенкроф своим товарищам, когда около двух часов дня они улеглись под тенью сосен, чтобы немного передохнуть.

– Я думаю, мы имеем право взять с собой вещи, принадлежавшие этому несчастному, – добавил Герберт.

– Я тоже так думаю, – ответил Гедеон Спилет. – Эти предметы пополнят оборудование Гранитного Дворца. Запасы дроби и пороха, кажется, довольно велики.

– Да, ответил Пенкроф, – но надо обязательно захватить, также несколько пар свиней, которых нет на острове Линкольна.

– И семена, – прибавил Герберт. – Тут есть все овощи Старого и Нового Света.

– Может быть, было бы целесообразно провести на острове Табор еще день или два и собрать все, что может нам пригодиться, – сказал журналист.

– Нет, мистер Спилет, – возразил Пенкроф. Я попрошу вас ехать завтра же на рассвете. Ветер, кажется, переходит на запад, и, прибыв сюда с попутным ветром, мы, может быть, пойдем обратно тоже по ветру.

– В любом случае, не будем терять времени, – сказал Герберт, поднимаясь.

– Да и время терять нечего, – ответил Пенкроф. – Ты, Герберт, займись сбором семян, которые ты знаешь лучше, чем мы. Тем временем мы с мистером Спилетом пойдем охотиться на свиней. Надеюсь, что даже и без Топа нам удастся поймать несколько штук.

Герберт пошел по тропинке, которая вела в возделанную часть острова, а моряк с журналистом направились в лес.

Перед ними бежало много представителей свиной породы. Эти проворные животные, по-видимому, не были склонны подпустить кого-нибудь близко к себе. Однако после получасовой погони охотникам удалось захватить самца и самку, которые завязли в густом кустарнике. И вдруг в нескольких сотнях шагов к северу послышались крики. К ним примешивалось страшное рычание, в котором не было ничего человеческого. Пенкроф и Гедеон Спилет выпрямились. Свиньи воспользовались этим и убежали – как раз в ту минуту, когда моряк готовил веревки, чтобы их связать.

– Это голос Герберта! – сказал журналист.

– Бежим! – вскричал Пенкроф. Моряк и Гедеон Спилет тотчас же со всех ног побежали к тому месту, откуда слышались крики.

Они поторопились недаром: на повороте дороги, возле полянки, они увидели Герберта, которого повалило какое-то большое дикое существо – по-видимому, гигантская обезьяна, которая собиралась с ним расправиться.

Броситься на это чудовище, опрокинуть его, вырвать Герберта из его лап и крепко прижать к земле – все это заняло не больше одной минуты. Пенкроф отличался геркулесовой силой. Журналист тоже был очень силен, и, несмотря на сопротивление обезьяны, она была накрепко связана и не могла пошевелиться.

– У тебя ничего не болит, Герберт? – спросил Гедеон Спилет.

– Нет, нет.

– Если только она тебя ранила, эта обезьяна!… – вскричал Пенкроф.

– Но это вовсе не обезьяна, – ответил Герберт. Пенкроф и Гедеон Спилет взглянули при этих словах на странное существо, лежавшее на земле.

Действительно, это была не обезьяна. Это было человеческое существо, это был человек. Но какой человек! Дикарь в самом ужасном смысле этого слова, тем более страшный на вид, что он, видимо, дошел до последней степени одичания.

Взъерошенные волосы; густая борода, спускающаяся на грудь; почти обнаженное тело, прикрытое лишь тряпкой, обмотанной вокруг пояса; огромные страшные глаза; длиннейшие ногти; лицо цвета красного дерева; ступни, жесткие, словно покрытые рогом, таков был облик этого жалкого создания, которое нужно было, однако, называть человеком. Но, право, можно было спросить себя: есть ли еще душа в этом теле? Или в нем живет только дикий инстинкт животного?

– Уверены ли вы, что это человек или что он когда-либо был человеком? – спросил Пенкроф журналиста.

– Увы, это несомненно, – ответил тот.

– Значит, это и есть потерпевший крушение? – спросил Герберт.

– Да, но в этом несчастном не осталось уже больше ничего человеческого!

Журналист не ошибался. Казалось очевидным, что, если потерпевший крушение когда-нибудь был человеческим существом, одиночество превратило его в дикаря, или, скорее, в настоящего обитателя лесов, что еще хуже. Из горла его вырывались резкие звуки, зубы его были остры, как клыки хищников, созданные для того, чтобы пожирать сырое мясо. Память, вероятно, давно уже покинула его; столь же давно он разучился пользоваться оружием и инструментами и не умел добывать огонь. Видно было, что этот дикарь силен и ловок, но что физические качества развились у него в ущерб душевным способностям.

Гедеон Спилет заговорил с ним. Дикарь не понял его, он даже не слышал… И все же, пристально вглядываясь ему в глаза, журналист заметил, что в нем не совсем угас разум.

Между тем пленник лежал неподвижно и не старался порвать связывающие его веревки. Был ли он подавлен присутствием людей, к числу которых он когда-то принадлежал? Сохранилось ли в уголке его мозга какое-нибудь воспоминание, возвращавшее его к сознательной жизни? Попытался ли бы он убежать, будучи свободен, или нет? Это оставалось неизвестным, но колонисты не решились проделать опыт. Внимательно осмотрев несчастного, Гедеон Спилет сказал: